В ШАПКЕ-НЕВИДИМКЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В ШАПКЕ-НЕВИДИМКЕ

Здесь только Фило и Мате заметили, что снова очутились в городе, но теперь уже не на базаре, а на людной торговой площади, над которой висит музыкальный звон множества постукивающих о металл молоточков.

— Кажется, мы попали к знаменитым исфаханским чеканщикам, — догадался Фило. — Так и есть! Поглядите, Мате, какие дивные медные кувшины! А этот поднос разве не прелесть? А серебряные подвески… Нет, вы посмотрите только, какая удивительная работа! Неужели вам не хочется купить их?

— Еще бы! — саркастически хмыкнул Мате. — Воображаю, как я буду в них хорош…

— Глупости! — сердито отрезал Фило. — Кто вам сказал, что вы должны непременно носить их? Разве недостаточно созерцать?

Но Мате решительно не желал интересоваться подвесками. Он указал Фило на длинное, изогнутое буквой «П» здание. Уж не здесь ли живут оба Хайяма? Каково же было его разочарование, когда незнакомец объявил, что перед ними дворец султана Махмуда (да укрепит аллах его младенческий разум!) и матери его, правительницы Туркан-хатун (да сохранят небеса ее красоту и да смягчат они ее сердце!).

— А Хайямы? — заволновался Фило. — Как же Хайямы?

Незнакомец взглянул на него строго, даже надменно: все в свой срок. А пока не соблаговолят ли они войти в султанские покои?

Услыхав это предложение, Мате счел необходимым перейти на парадную форму одежды и полез в рюкзак за логарифмической линейкой. Но Фило растерянно уставился на свои голые коленки. Идти во дворец в таком виде? Да еще без пригласительных билетов! А если их заметят и выставят оттуда?

Глаза незнакомца озорно сверкнули, он снова заговорил стихами:

О нет, недальновиден сброд придворный!

Чины, подачки ловит он проворно,

Но где ему потомков разглядеть?

Ведь к новому он слеп и глух упорно.

Входите и не бойтесь, — добавил он, не двигаясь, однако, с места.

— А ты? — удивился Мате. — Разве ты не войдешь с нами?

— Ступайте, — повторил незнакомец. — Я приду позже.

В это время к резным дворцовым воротам, по обе стороны которых застыли свирепые бородатые воины, подошел прихрамывая иссохший, оборванный старик, и тотчас скрестились перед ним копья с фигурными металлическими наконечниками. Старик начал что-то горячо и сбивчиво объяснять, порываясь нырнуть под скрещенные древки. Тогда один из часовых молча сгреб его за ворот и отшвырнул в сторону.

Приятели возмущенно переглянулись. С минуту они стояли в растерянности, не зная, как поступить.

— А, будь что будет! — решил Мате. — Пошли!

Они неуверенно приблизились к воротам, ожидая, что сейчас угрюмые, обвешанные оружием стражи преградят им дорогу. Но странное дело: те даже не взглянули на них.

И вот они во дворце. Журчат окутанные водяной пылью фонтаны. Благоухают невиданные цветы. В больших золотых клетках гортанно кричат сказочной красоты птицы…

Миновав ряд великолепных убранных покоев, Фило и Мате очутились в большом многолюдном зале, сплошь облицованном золотистыми глазированными плитками.

— Ой, — сказал Мате, беспомощно моргая, — у меня так рябит в глазах, что я почти ничего не вижу.

— Это что! Куда удивительнее, что никто здесь не замечает нас. Кажется, для здешней публики мы и впрямь незримы.

— Тем лучше. — Мате достал из кармана противосолнечные очки. — Сейчас надену вот это и займусь наблюдениями… Совсем другое дело! Теперь мне все видно.

— Зато почти ничего не слышно. Здесь все шепчутся, как заговорщики.

— Не беда. Раз мы невидимки, нас с вами никто опасаться не станет!

В ту же минуту рядом послышались приветствия: важный белобородый старик обменивался поклонами с другим, не менее важным, хоть и более молодым.

— Ба, милейший Мустафа! Тебя ли я вижу? Давно же ты не был в Исфахане…

— Дела, досточтимейший Гусейн! Только-только с дороги. Ну, какие новости во дворце?

— Новость у нас всего одна, — сказал первый, сильно понизив голос, — везир Тадж аль-Мульк.

— Ну, это новость не новая, — отвечал второй, тоже понизив голос.

— Скажи лучше, новость, которая не успеет состариться, — возразил первый, почти не разжимая губ.

Второй даже шею вытянул от любопытства.

— Как! Ты хочешь сказать, что Тадж успел уже прогневить свою повелительницу? Но чем?

— Только тем, что знает о ней слишком много, — все так же сквозь зубы прогундосил первый. — Смерть Малик-шаха темна. И, несмотря на все старания свалить вину на ассасинов, многие считают, что это дело рук Туркан-хатун. В государстве смута, междоусобица…

— Понимаю, — прошелестел второй, — надо укрепить свою власть, стало быть, снять с себя подозрение…

— А заодно избавиться от опасного сообщника, — подхватил первый. — Ничуть не удивлюсь, если в один прекрасный день расплачиваться за все их совместные злодеяния придется одному Таджу.

— Все может быть, — скривил губы второй. — Коварства у Туркан достаточно.

— Не меньше, чем сластолюбия, — злорадно усмехнулся первый. — Знаешь, какие у нас ходят про нее стишки?

Он нагнулся к самому уху второго и зашептал, не настолько, впрочем, тихо, чтобы его не услышали Фило и Мате:

Кто пьет вино? Кто сласти ест и плов?

Смазливый неуч! Видно, рок таков:

Глаза Туркан — прекраснейшие в мире! —

Добыча солдафонов и юнцов.

— Опасные вирши, — захихикал второй. — Готов поклясться, что их сочинил Хайям.

— Кто же еще! Больше некому.

— Ну, тогда ему лучше здесь не показываться…

— Скажи об этом ему самому, — ядовито посоветовал первый, — потому что сегодня он будет во дворце…

— Ну и разговорчик, — вздохнул Мате, когда почтенные сплетники отошли от них на приличное расстояние. — Кажется, мы с вами попали в самую гущу дворцовых интриг.

— Зато узнали, что незнакомец не обманул нас, — заметил Фило. — Во всяком случае, встреча с Хайямом-поэтом нам обеспечена… Но взгляните на тех скромно одетых людей. Не удивлюсь, если узнаю, что это отец с сыном.

— Да, похожи, — подтвердил Мате. — Интересно, о чем они спорят?

Друзья не ошиблись: стоявшие несколько в стороне собеседники в самом деле оказались отцом и сыном и в самом деле спорили.

— Прошу тебя, отец, — страстно убеждал юноша с открытым, добрым лицом, — сделай это для меня. Ты прослужил в обсерватории под началом Хайяма восемнадцать лет; он тебе не откажет.

— О чем ты просишь, неразумный? — с укором отвечал отец. — Ты хочешь стать учеником человека, навлекшего на себя гнев и немилость сильных мира сего. Подумай, что тебя ждет?

— Что ждет? Истина! — отвечал юноша. — Хайям приобщит меня к своим мыслям, он откроет мне тайны чисел и звезд. Не ты ли сам говорил, что нет ему равных в астрономии? Не ты ли с восхищением рассказывал о ночах, которые провел рядом с ним, наблюдая за вращением звездной сферы?

Юноша знал, чем растрогать отца.

— Да, — сразу смягчившись, произнес тот, — то было прекрасное время. Время Маликшахских таблиц. Под началом Хайяма мы составили таблицы неподвижных звезд, вычислив широту и долготу склонения каждой. И теперь всякий может заранее узнать, где искать на небе любую звезду в любое время года.

— Вот видишь, отец: глаза твои и сейчас загораются при воспоминании об этом. Почему же ты не хочешь, чтобы и у меня было о чем вспомнить на старости лет?

— Но Маликшахские таблицы завершены…

— Ну и что же? Там, где Хайям, всегда найдется достойное дело для человека, который жаждет служить науке и людям. Завершены таблицы, но ты сам говорил, что не закончен еще календарь!..

— Ах, не растравляй моих ран! — с горечью перебил отец. — С тех пор как Малик-шах повелел создать новый солнечный календарь, Хайям только и дышал этим трудом! Ему удалось распределить високосы таким образом, что за тысячу лет между календарным и истинным солнечным годом не происходит никакого расхождения. Но он все еще не был доволен и продолжал работать как одержимый. Его не раз спрашивали при мне, чего он добивается. Ведь такого точного календаря не было еще от сотворения мира! «Точность — это не все! — отвечал он. — Надо, чтобы календарь был и точным и удобным». — «Но чем же неудобен этот?» — вопрошали его снова. «Согласно моему расчету, — отвечал он, — високосные годы повторяются семь раз подряд через каждые четыре года, а на восьмой — через пять лет. Но не всегда это правило сохраняется. Иногда високос с пятилетним промежутком приходится не на восьмой, а на седьмой раз, и это вносит беспорядок и путаницу в пользование календарем». — «Но можно ли добиться, чтобы високосы чередовались равномерно, не поступившись точностью?» — допытывались у него. «Может быть, и нельзя, — говорил он, — но надо стараться, чтобы расхождение было наименьшим. Хотя бы не более одних суток за несколько тысячелетий». И он продолжал свои поиски, и каждый день приближал его к намеченной цели… Вот какой это человек!

— Ты сам себе противоречишь, господин мой, — улыбнулся юноша. — Может ли отец пожелать лучшего наставника для единственного сына? И может ли он запретить своему дитяти участвовать в завершении самого замечательного календаря на свете?

— О чем ты говоришь? — опасливо зашептал отец. — О каком завершении? Обсерватория закрыта. Хайям в опале. Что в состоянии сделать он один — без помощников, без инструментов, без средств к жизни?

— А если ему удастся убедить государыню снова открыть обсерваторию? Говорят, для того он и придет сегодня…

Отец только головой покачал, глядя на сына долгим безрадостным взором.

— Все равно, — решительно заявил тот, — я пойду за ним в любом случае!