НА ДВОРЦОВОЙ ЗАВАЛИНКЕ

— Что будем делать? — спросил Фило, мрачно поглядывая на запретное для них теперь императорское палаццо.

— Ждать! — отрезал Мате.

Зная, в какую сторону пойдет Фибоначчи, возвращаясь домой, изгнанники свернули за угол и присели в тени колоннады на каменный выступ дворцового фундамента. На соседних улицах шумел карнавал, но здесь по какой-то странной случайности было безлюдно. К тому же отсюда можно было обозревать нужную часть площади, не привлекая внимания часовых.

Перебирая в памяти только что виденное, Мате с невольной симпатией отметил про себя веселую доброжелательность Фридриха, его простое, уважительное обхождение с Фибоначчи.

— А знаете, — сказал он, — император, конечно, тиран и все такое прочее, но, по-моему, сегодня он вел себя на пять с плюсом.

— Да, не то что его капельдинер! — поддакнул Фило.

— Вы хотели сказать — камердинер?

— Нет, нет, именно капельдинер. Ведь он выставил нас из театральной ложи!

— Вот вы о чем! — понял наконец Мате. — Этот балкон и впрямь напоминает ложу.

— Потерять такие места! — горевал Фило.

— Что — места! Упустить объяснения Фибоначчи!

— Слушайте, Мате, — взвыл Фило, — мы же, кажется, договорились, что вы спросите о пропущенном у самого Леонардо. Хотя, по правде говоря, не понимаю, о чем тут спрашивать. Насколько я помню, задача сводится к кубическому уравнению. Так решите его сами, и дело с концом!

— Вы забываете, что я буду его решать так, как принято в двадцатом столетии. Но как это делали в тринадцатом?

— Во всяком случае, очень сложно! — убежденно изрек Фило. — Помните, какой там стоял загадочный ответ?

Мате улыбнулся. Вот уж загадка, которую разгадать нетрудно! Попросту Фибоначчи записал результат в шестидесятеричной системе счисления.

— Как же так? — удивился Фило. — Сам же ввел десятичную, а считает в шестидесятеричной…

— Вы думаете, десятичная система вошла в обиход сразу? Сомневаюсь. В Европе тринадцатого века ею наверняка пользовались очень немногие. Как видите, даже сам мессер Леонардо не прочь иногда вернуться к старому, привычному счету.

Испугавшись, как бы ему не вздумали читать лекцию о шестидесятеричной системе, Фило решил выбрать из двух зол меньшее и срочно вспомнил о шуточной задачке, с которой Мате собирался познакомить Фибоначчи перед приходом магистра Доменика.

Мате беспрекословно вытащил многострадальный блокнот и начертил квадрат, состоящий из 64 клеток.

— Сторона этого квадрата равна 8, — объяснил он. — Заметьте, что это одно из чисел Фибоначчи. Разделим квадрат на два прямоугольника со сторонами, также равными двум соседним числам Фибоначчи. В данном случае это 3 и 5. В меньшем прямоугольнике проведем диагональ — она разобьет его на два одинаковых треугольника с основаниями 3 и высотами 8. Большой прямоугольник разобьем на две одинаковые трапеции, у которых высоты равны 5, а основания — 3 и 5. Теперь составим из этих четырех частей один большой треугольник с основанием 10 и высотой 13 и вычислим его площадь по обычной формуле. Что у нас получится?

— Если не ошибаюсь, 65, — неуверенно промямлил Фило. — А дальше что?

— Куда уж дальше! Разве вы не видите, что площадь этого треугольника на единицу больше площади заданного квадрата?

Фило растерянно посмотрел на чертеж: откуда же взялась лишняя единица?

— А уж это соблаговолите определить сами! Но будьте уверены: если сторона квадрата есть сумма двух соседних чисел Фибоначчи, то, поступив указанным образом, вы непременно увидите, что площадь треугольника либо больше, либо меньше площади квадрата ровно на единицу.

Фило надулся, сразу став похожим на рассерженного воробья.

— Всегда вы так! Заинтригуете и оставите барахтаться одного. Как щенка в воде.

— Ничего, выплывете, — обнадежил его Мате.

— Разве что с помощью ложного предположения, — угрюмо пошутил Фило.

— Уж не кажется ли вам, что метод ложного предположения позволяет предполагать любую произвольную чепуху?

— Но разве Леонардо выбрал не первые попавшиеся числа?

— Конечно, нет! Как вы помните, в задаче магистра Доменика было два требования. Одно состояло в том, что каждое из четырех чисел, начиная со второго, должно быть больше предыдущего в два раза; другое — в том, что сумма этих чисел должна быть равна десяти. Фибоначчи начал с того, что выполнил первое требование, не принимая пока во внимание второго.

— Попросту говоря, схитрил.

— И хорошо сделал, — уважительно сказал Мате. — Без такой хитрости в науке не обойтись. Настоящий ученый никогда не изучает всех сторон явления сразу. Да это и невозможно! Возьмем, например, такую науку, как сопротивление материалов…

— А, это ту, которой занимался Галилей! — вспомнил Фило. — О ней мне известно только то, что ее сокращенно называют сопроматом и что редко кто из студентов умудряется сдать экзамен по сопромату с первого раза.

— Не слишком много, зато верно, — согласился Мате. — Так вот, у каждого материала целая куча свойств: твердость, упругость, пластичность, вязкость, текучесть и так далее. Изучая его сопротивляемость внешним нагрузкам, учесть все эти качества в один присест немыслимо. Вот почему ученые начинают с того, что рассматривают тело как абсолютно твердое, отвлекаясь от всех его прочих свойств. Изучив воздействие внешних сил на поведение абсолютно твердого тела, они переходят к исследованию следующего свойства: идеальной упругости. Потом сюда подключается идеальная пластичность… Так постепенно из всех этих отвлеченностей складывается наука о сопротивлении конкретных материалов.

— Вы хотите сказать, что вместо реальных явлений наука рассматривает какую-то абстракцию? Иными словами, то, чего на самом деле нет?

— Вы меня не поняли, — раздраженно возразил Мате. — Я хочу сказать, что, не умея отвлеченно мыслить, нельзя по-настоящему изучить реальный мир. А что, как не математика, воспитывает в нас такое умение? Вот почему эта наука так важна для каждого человека, независимо от того, к какой профессии он себя готовит.

В эту минуту мимо проходила старая женщина, ведя под уздцы понурого осла с двумя перекинутыми через спину мешками. Как тут было не вспомнить задачи о семи старухах!

Фило признался, что не очень-то понял, как мессер Леонардо умудрился получить один и тот же результат совершенно разными способами. Но Мате не находил в этом ничего непонятного. Ведь второй способ вытекает из первого!

— К чему, собственно, сводится задача? — сказал он. — Она сводится к вычислению и суммированию последовательных степеней числа 7. Напишем этот ряд: 7⁰+ 7¹+ 7²+ 7³+ 7⁴ + … Сложим первые два члена: 7⁰ + 7¹ = 1 + 7 = 8. Теперь суммируем первые три члена: 7⁰+ 7¹+ 7²= 1 + 7(1 + 7¹) = 1 + 7 х 8 = 57. Продвигаясь дальше, получим: 7⁰ + 7¹ + 7²+ 7³ = 1 + 7(1 + 7¹ + 7²) = 1 + 7 x 57 = 400. А теперь вглядитесь внимательно в мою запись, и вы увидите, что левые части равенства представляют собой то, из чего исходил Леонардо в первом способе решения, а правые — то, что он получил вторым…

Мате не договорил, чем-то пораженный. Наконец-то! Наконец он вспомнил, где видел задачу, похожую на эту. У Ахмеса!

— Это кто же? Ваш родственник? — подтрунил Фило.

— Дальний, — подыграл ему Мате. — Жил в Египте этак за три тысячи лет до Фибоначчи, тоже решил задачу о суммировании последовательных степеней числа 7 и пользовался при этом тем же способом. Как видите, задачи живут дольше, чем люди.

— Совсем как литературные сюжеты! — умилился Фило. — Они тоже бродят из века в век, из страны в страну, принимают разные подданства, переодеваются в разные костюмы, оборачиваются то немецкой сказкой, то итальянской легендой, а потом — глядь! — превращаются в трагедию Гёте. Или в комедию Шекспира…

— Трагедия Гёте — это, конечно, «Фауст», — догадался Мате. — Даже я знаю, что основой ее стала средневековая легенда о докторе Фаусте, который продал душу черту. Но что вы имели в виду, говоря о комедии Шекспира?

Фило самодовольно хмыкнул. Что он имел в виду? О, весьма многое! Ни для кого, например, не секрет, что сюжеты двух сходных шекспировских комедий «Двенадцатая ночь» и «Как вам это понравится» почерпнуты у древнеримского комедиографа Плавта. Есть у него такая пьеса «Два Менехма» — о двух потерявших друг друга братьях-близнецах, которые случайно оказываются в одном городе и, не зная друг о друге, сбивают всех с толку необычайным сходством…

Но, по правде говоря, он, Фило, подразумевал другую комедию Шекспира — «Укрощение строптивой». Сюжет ее очень схож с немецкой народной сказкой, которую записали известные филологи девятнадцатого века — братья Гримм. Она называется «Король-Дроздобород».

— Моя любимая сказка! — обрадовался Мате. — Про то, как взбалмошная принцесса смеялась над женихами и как ее приструнил один хитрый король.

Фило важно кивнул.

— Совершенно правильно. Между прочим, это мое собственное открытие! — добавил он с гордостью.

— Что именно? — не понял Мате.

— Ну, то, что Шекспир взял сюжет «Укрощения строптивой» у братьев Гримм…

Мате закусил губу, чтобы не расхохотаться. Вот так открытие! Только что было сказано, что братья Гримм жили в девятнадцатом веке. Шекспир вроде бы умер в начале семнадцатого. Что уж тут позаимствуешь, в такой-то ситуации!

Сев в галошу, Фило слегка смутился, но выбрался из нее с поистине хлестаковской легкостью. Ах так! Тогда, стало быть, Шекспир позаимствовал свой сюжет из другого источника… И тут же вернулся к разговору об Ахмесе. Может ли Мате поручиться, что Леонардо ничего не знал об этом египетском математике и его задаче?

Мате задумался. Знал, не знал… Разберись тут! С одной стороны, Леонардо был в Египте, — значит, мог и слышать о задаче Ахмеса. С другой…

Но размышления его длились недолго: на площади зазвучали гулкие голоса. Выглянув из своего укрытия, Фило и Мате увидали, что ученая братия, в том числе Леонардо и Доменик, вышла из дворца и обменивается прощальными фразами.

— Смотрите же, мессер Леонардо, — внушительно пробасил магистр Скотт, — экземпляр второго издания «Либер абачи» за вами.

— Считайте, что он уже у вас и с соответствующим посвящением, — дружелюбно ответил тот.

— Полагаю, мне не придется напоминать вам о пожелании его величества, — сказал магистр Иоанн, надменно вздернув свои бархатные брови. — Любой профессор Неаполитанского университета счел бы себя счастливым, удостоившись такой чести.

— Слышали? — шепнул Мате. — Значит, его все-таки пригласили в Неаполь!

Фибоначчи сдержанно поклонился.

— Его величество получит подробный ход моих решений с первой же оказией.

— Примите мое искреннее восхищение и благодарность за доставленное удовольствие, — проскрипел своим непоэтичным голосом поэтичный Теодор.

— Аминь! — шутливо закончил Доменик. — До свидания, дорогой мессер Леонардо. Я буду у вас завтра, если позволите.

Засим последовали церемонные поклоны, и все они — Иоанн, оба Микаэля и Доменик — пошли прочь, такие важные и торжественные в своих длинных ниспадающих мантиях, а Леонардо одиноко повернул в другую сторону.

Выждав немного, Фило и Мате бросились за ним.